Неточные совпадения
— Вот видите, ваше несчастие, что докладная записка была подана и что многих обстоятельств не было на виду. Ехать вам надобно, этого поправить нельзя, но я полагаю, что Вятку можно заменить другим городом. Я переговорю с
графом, он еще сегодня едет во
дворец. Все, что возможно сделать для облегчения, мы постараемся сделать;
граф — человек ангельской доброты.
После 1812 года
дворец Хераскова перешел во владение
графа Разумовского, который и пристроил два боковых крыла, сделавших еще более грандиозным это красивое здание на Тверской. Самый же
дворец с его роскошными залами, где среди мраморных колонн собирался цвет просвещеннейших людей тогдашней России, остался в полной неприкосновенности, и в 1831 году в нем поселился Английский клуб.
Граф Нельи поносил Зубова и прямо писал о нем, что «он богат как Крез, а надменен как индейский петух, но не стыдился жить во
дворце на всем на готовом и так пресыщался, что стол его, да Салтыкова с Браницким, обходился казне в день четыреста рублей», что, по тогдашней цене денег, разумеется, была сумма огромная.
Дядя Никон. Не станут, да! Что такое теперь, значит, купец? Мыльный пузырь! Трах! Ткнул его пальцем — и нет его! А мастеровой человек…
Графу Милорадычу теперь надо коляску изготовить, платье себе испошить, супруге своей подарком какую-нибудь вещь сделать, — мастеровой человек и будь готов, сейчас команда: «Пошел во
дворец!» — и являйся.
Стала с ней княжна во
дворец на куртаги ездить, на ассамблеи к светлейшему Меншикову, к
графу Головкину, к князю Куракину, а к иным знатным персонам на балы, на банкеты, и с визитою.
Накануне, когда Суворов приехал в Зимний
дворец из Стрельни,
граф Зубов встретил его не в полной форме, а в обыкновенном ежедневном костюме, что было принято за неуважение и пренебрежение. Теперь Александр Васильевич ему отплатил, приняв временщика в дверях своей спальни, в одном ночном белье.
Во время кратковременного пребывания Ивана Осиповича в Петербурге его сын, под именем
графа Свянторжецкого, раза два встречался с ним во
дворце, но удачно избегал представления, хотя до сих пор не может забыть взгляд, полный презрительного сожаления, которым однажды обвел его этот заслуженный, почитаемый всеми, начиная с императрицы и кончая последним солдатом, генерал.
Он приехал во
дворец, когда государыня только что окончила свой утренний туалет и изволила кушать кофе.
Граф Свянторжецкий просил доложить о нем, как о явившемся по важнейшему секретному делу. Императрица приняла его в будуаре.
Еще не успели они выйти из
дворца, как Щурхову, Перокину и
графу Сумину-Купшину объявлен арест в крепости. Щурхов просил одной милости — прислать ему в место заключения четырех польских собачек его, колпак и фуфайку. Об Иване он не упоминал; но этот сам явился, и ему не отказали в почетном месте на соломе возле его господина.
— Позвала патера Билли и передала ему этот разговор, — он так, по крайней мере, сказал нам, но я продолжаю думать, что он его подслушал, на то он иезуит и всегда торчит около будуара, в комнате Люси, — и велела передать
графу Казимиру, чтобы он завтра или послезавтра отправился бы утром во
дворец, к Кутайсову.
По прибытии в Петербург, к Зимнему
дворцу, Александр Васильевич зашел предварительно к
графу Платону Александровичу Зубову, чтобы обогреться самому и дать отойти от стужи полузамерзшим спутникам.
К замечательным постройкам елизаветинского времени должно отнести дома:
графов Строгановых на Невском, Воронцова на Садовой улице (теперь Пажеский корпус), Орлова и Разумовского (теперь воспитательный дом), Смольный монастырь и Аничковский
дворец. Все эти постройки тогда производились знаменитым итальянским зодчим
графом Растрелли, выписанным из заграницы еще императором Петром I.
Правительница была окружена шпионами, подкупленными великой княжной. Одна из камер-юнгфер Анны Леопольдовны, услыхав сказанное
графом Линаром, передала его слова Елизавете Петровне, которая предупредила маркиза де ла Шетарди, и он тотчас же громко заявил во
дворце, что если кто-нибудь отважится посягнуть на его личность, то он вышвырнет посягнувшего из окна.
— Не думаю, а убежден… У него в несколько часов строят корабли, в несколько дней созидают
дворцы, в несколько недель вырастают города, среди безлюдных степей. Это волшебник, княгиня. Это — гений! — восторженно говорил
граф.
Граф Иосиф Янович не торопился, так как знал, что императрица встает поздно и, как говорили про нее, превращает день в ночь. Быть может, такой же образ жизни княжны Людмилы Васильевны Полторацкой заслуживал вследствие этого одобрение ее величества. Одевшись не торопясь,
граф сел в карету и велел везти себя во
дворец.
Впрочем,
граф и на самом деле бывал в своем доме лишь наездом, живя за последнее время постоянно в Грузине, имении, лежавшем на берегу Волхова, в Новгородской губернии, подаренном ему вместе с 2500 душ крестьян императором Павлом и принадлежавшем прежде князю Меньшикову. Даже в свои приезды в Петербург он иногда останавливался не в своем доме, а в Зимнем
дворце, где ему было всегда готово помещение.
На другой день
граф встал рано и в хорошем расположении духа. Казалось, что с утренними лучами солнца, рассеялись его мрачные вечерние думы. Занявшись внимательно своим туалетом и приказав привести себе извозчика,
граф поехал в Зимний
дворец.
Теперь она для него потеряна. После происшедшей между ним и ею сцены немыслимо примирение. Он долго не мог представить себе, как встретится с ней в обществе. Он умышленно избегал делать визиты в те дома, где мог встретить княжну Полторацкую. Теперь, конечно, она предпочтет ему князя Лугового или
графа Свиридова. Бессильная злоба душила
графа. Он воображал себе тот насмешливый взгляд, которым встретит его княжна Людмила в какой-нибудь великосветской гостиной или на приеме во
дворце.
Граф Милорадович вскоре возвратился в Зимний
дворец, чтобы успокоить великого князя, и сообщил, что он уже собрал точные сведения и считал себя вправе объявить мнимые открытия барона Дибича несправедливыми.
Здание
дворца, которое поручила Елизавета Петровна построить
графу Растрелли, должно быть построено в три этажа, длиною четырнадцать сажен, шириной в девять и вышиной до семи, —
дворец со всем блеском украшений, приличный жилищу владетельницы обширной империи. Искусный зодчий сделал все, чего требовала изысканная роскошь того времени.
Елизавета Петровна, как известно, никогда не жила в Аничковском
дворце, но, как гласит камер-фурьерский журнал, по праздникам нередко посещала храм. В 1757 году Елизавета пожаловала «собственный каменный дом, что у Аничкова моста, со всеми строениями и что в нем наличностей имеется»,
графу Алексею Григорьевичу Разумовскому «в потомственное владение».
Далее, проведя глазом прямую черту по разрезу реки — Воробьевы горы, дача
графа Мамонова, Александрийский
дворец; еще далее, сквозь туман поднявшейся над Москвой пыльной атмосферы видны едва очерченные крыши деревеньки и небольшие купы рощ; так и хочется перенестись в них из душного города.
По приезде домой, Наталья Федоровна узнала, что
граф во время ее отсутствия вернулся из Грузина и, не раздеваясь, немедленно поскакал во
дворец.
Дарья Васильевна за несколько месяцев до нашего рассказа прибыла в Петербург и поселилась в Аничковом
дворце, незадолго перед тем купленном императрицею Екатериною у
графа Разумовского и подаренном Потемкину.
В этом же году начата пристройка правого и левого флигеля ко
дворцу. Собственно, указ о постройке большого
дворца был дан
графу Растрелли императрицей в 1744 году, в январе месяце. При ней на всем дворцовом здании было устроено девять высоких балюстрад с тумбами, на которых поставлены были вазы, статуи, деревянные, позолоченные.
К замечательным постройкам описываемого нами времени, кроме упомянутых нами, должны относиться дома
графов Строгановых на Невском, Воронцова на Садовой улице, теперь пажеский корпус, Орлова и Разумовского, ныне Воспитательный дом, Смольный монастырь и ставший гордостью императорского дома — Зимний
дворец.
Спустя три года были представлены императрице архитектурии гезелем Григорием Дмитриевым для апробаций шестнадцать чертежей
дворца. Елизавета Петровна одобрила план постройки каменных палат, которая и была начата. Главным наблюдателем над работами был назначен
граф Растрелли. Отделка
дворца продолжалась до 1749 года.
«В последнее воскресенье, приходившееся на 9 ноября, его превосходительство фельдмаршал
граф Миних позвал меня к себе в 3 часа ночи. Когда я явился к его превосходительству, мы пошли в Зимний
дворец к ее императорскому высочеству герцогине.
Сам же он с
графом Милорадовичем и генерал-адъютантами: князем Трубецким,
графом Голенищевым-Кутузовым и другими пошел в малую дворцовую церковь, но узнав, что она, после разных в ней переделок, еще не освящена, возвратился в большую, где еще оставалось духовенство после молебствия, и здесь присягнул императору Константину и подписал присяжный лист. Его примеру последовали все бывшие с ним и еще разные другие, случившиеся тогда во
дворце, военные и гражданские чины.
В 1747 году 4 декабря Елизавета Петровна указом повелела выстроить церковь в новостроящемся
дворце, что у Аничкова моста, во имя Воскресения Христова, в больших палатах, во флигеле, что на Невской перспективе. Работы по устройству церкви продолжались до конца 1750 года, под надзором
графа Растрелли. Место для императрицы было поручено сделать столярному мастеру Шмидту, по рисунку Баджелли, резные же работы были отданы мастеру Дункорту.
Наконец, последним женихом, ставшим мужем графини Суворовой, был
граф Николай Александрович Зубов. В пятницу, на Масленой 1795 года, совершилось торжественное обручение в Таврическом
дворце.
Граф Алексей Андреевич приехал к Хомутовым прямо после приема во
дворце, в полной парадной форме.
От Преображенских казарм, расположенных на окраине тогдашнего Петербурга, до Зимнего
дворца было очень далеко. Пришлось идти по Невскому проспекту, безмолвному и пустынному. По обеим сторонам его высились уже в то время обширные дома, в которых жили сановники. Проходя мимо этих домов, солдаты входили в них и арестовывали тех, которых им было велено отвезти во
дворец Елизаветы Петровны. Таким образом, они арестовали
графа Остермана,
графа Головнина,
графа Левенвольда, барона Менгдена и многих других.
— Генеральша с Зиной как-то были на утреннем разводе…
Граф их там увидал… Справился: кто… Ему сказали… Он при встрече со мной во
дворце и говорит: красавицу какую, ваше превосходительство, привезли к нам да под спудом держите… Дозвольте хоть к вам приехать… полюбоваться… Шутник… его сиятельство…
По уставу ордена мальтийских рыцарей, владетельные государи и члены их семейств обоего пола могли вступить, несмотря на вероисповедание, в орден без принятия рыцарских обетов, получая так называемые «кресты благочестия» (didevjzione), и потому
граф Литта вез с собою во
дворец орденские знаки для императрицы и ее августейших детей.
Не доходя до него,
граф Миних послал Манштейна к караулу
дворца, заявил караульным офицерам, чтобы они вышли для получения известия чрезвычайной важности.
На другой день состоялась аудиенция у императора. Александр Васильевич поехал вместе с
графом Разумовским. Толпы любопытных образовали собою шпалеры по всем улицам от самого посольского дома до
дворца. Даже дворцовая лестница и смежные коридоры были полны зрителями.
Дом Воронцова, этот великолепный
дворец, построенный
графом Растрелли, в котором ныне помещается Пажеский корпус, был, во времена жизни его владельца вице-канцлера
графа М. И. Воронцова, одним из грандиознейших зданий столицы, принадлежащих частным лицам.
В дополнение к этому заметим, что по распоряжению
графа Левенвольда на свадьбу Густава Бирона в дом новобрачного приглашены были только те измайловские офицеры, у которых имелись карета или коляска с лошадьми, а провожать Бирона из дома во
дворец, в 2 часа дня, дозволялось без исключения, «хотя и пешками и верхами».
Грузно вышел из них
граф Алексей Андреевич Аракчеев, вернувшийся из
дворца, куда ездил с обычным утренним докладом.
Вскоре, кроме того, Потемкин был отправлен курьером в Стокгольм, для извещения русского посла,
графа Остермана, о совершившейся перемене в правлении. Там, между прочим, один из шведских вельмож, показывая королевский
дворец, ввел его в залу, где хранились трофеи и знамена, отнятые у русских.
— Слышите?.. Его голос! Видите,
граф, у меня в доме, во
дворце, меня осаждают… Без докладу! Как это пахнет русским мужиком!.. И вот ваш будущий канцлер!.. Того и гляди придет нас бить!.. Вашу руку,
граф!.. Заодно — действовать сильно, дружно — не так ли?.. Вы… ваши друзья… или я еду в Курляндию.
Ехавший в карете старик был действительно бывший канцлер
граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. В то время ему уже были возвращены императором Петром III чины и ордена, но хитрый старик проживал в Москве, издали наблюдая совершающуюся на берегах Невы государственную драму и ожидая ее исхода. В описываемое время Бестужеву принадлежали в Москве два дома. Один был известен под именем Слободского
дворца. Название это он получил от Немецкой слободы, в которой он находился.
Аракчеев, ничего не подозревая, явился во
дворец, но лишь только Павел завидел его, то послал через флигель-адъютанта Котлубицкого приказание
графу ехать домой.
Над густолистыми ясенями забелел вдали бельведер
дворца. Широкая подъездная аллея. Потом веселая лужайка с цветниками перед террасой. И огромный двухэтажный дворец-красавец — раньше
графов Зуевых, теперь — студенческий дом отдыха на сто двадцать человек.
Было ли у государя серьезное намерение посетить Валаам или замечания его были высказаны вскользь без дальнейших последствий, но
граф Протасов тотчас же после описанного разговора поехал прямо из
дворца в лавру к бывшему тогда митрополиту Никанору [Никанор (Клеменьевский) был митрополитом новгородским и с. — петербургским с 20 ноября 1848 г. по 17 октября 1856 г., когда умер.